Неточные совпадения
Лишь на минуту он вспомнил
царя, оловянно серую фигурку маленького человечка, с голубыми
глазами и безразлично ласковой улыбкой.
Варавка вытаскивал из толстого портфеля своего планы, бумаги и говорил о надеждах либеральных земцев на нового
царя, Туробоев слушал его с непроницаемым лицом, прихлебывая молоко из стакана. В двери с террасы встал Лютов, мокроволосый, красный, и объявил, мигая косыми
глазами...
— Возьмем на прицел
глаза и ума такое происшествие: приходят к молодому
царю некоторые простодушные люди и предлагают: ты бы, твое величество, выбрал из народа людей поумнее для свободного разговора, как лучше устроить жизнь. А он им отвечает: это затея бессмысленная. А водочная торговля вся в его руках. И — всякие налоги. Вот о чем надобно думать…
Самгин сконфуженно вытер
глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а
царь и восторг народа — сон.
Она, играя бровями, с улыбочкой в
глазах, рассказала, что
царь капризничает: принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не смеют требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
«Это о
царе говорят», — решил Самгин, закрывая
глаза. В полной темноте звуки стали как бы отчетливей. Стало слышно, что впереди, на следующем диване, у двери, струится слабенький голосок, прерываемый сухим, негромким кашлем, — струится, выговаривая четко.
Этого он не мог представить, но подумал, что, наверное, многие рабочие не пошли бы к памятнику
царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым молодого человека с голубыми
глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов не терялся в их толпе, не потерялся он и в деревне, среди сурово настроенных мужиков, которые растащили хлеб из магазина.
— Интересуюсь понять намеренность студентов, которые убивают верных слуг
царя, единственного защитника народа, — говорил он пискливым, вздрагивающим голосом и жалобно, хотя, видимо, желал говорить гневно. Он мял в руках туго накрахмаленный колпак, издавна пьяные
глаза его плавали в желтых слезах, точно ягоды крыжовника в патоке.
День, с утра яркий, тоже заскучал, небо заволокли ровным слоем сероватые, жидкие облака, солнце, прикрытое ими, стало, по-зимнему, тускло-белым, и рассеянный свет его утомлял
глаза. Пестрота построек поблекла, неподвижно и обесцвеченно висели бесчисленные флаги, приличные люди шагали вяло. А голубоватая, скромная фигура
царя, потемнев, стала еще менее заметной на фоне крупных, солидных людей, одетых в черное и в мундиры, шитые золотом, украшенные бляшками орденов.
Отовсюду лезли в
глаза розетки, гирлянды, вензеля и короны, сияли золотом слова «Боже,
царя храни» и «Славься, славься, наш русский
царь»; тысячи национальных флагов свешивались с крыш, торчали изо всех щелей, куда можно было сунуть древко.
Глаза Клима, жадно поглотив
царя, все еще видели его голубовато-серую фигуру и на красивеньком лице — виноватую улыбку. Самгин чувствовал, что эта улыбка лишила его надежды и опечалила до слез. Слезы явились у него раньше, но это были слезы радости, которая охватила и подняла над землею всех людей. А теперь вслед
царю и затихавшему вдали крику Клим плакал слезами печали и обиды.
«Может быть — убийцы и уж наверное — воры, а — хорошо поют», — размышлял Самгин, все еще не в силах погасить в памяти мутное пятно искаженного лица, кипящий шепот, все еще видя комнату, где из угла смотрит слепыми
глазами запыленный
царь с бородою Кутузова.
О поручике Трифонове напомнила бронзовая фигура
царя Александра Второго — она возвышалась за окном, в центре маленькой площади, — фуражку, усы и плечи
царя припудрил снег, слева его освещало солнце, неприятно блестел замороженный, выпуклый
глаз.
Он смотрел на маленького в сравнении с ним
царя и таких же небольших министров, озабоченно оттопырив губы, спрятав
глаза под буграми бровей, смотрел на них и на золотые часы, таявшие в руке его.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу, под деревьями,
царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская
глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
О
царь!
Спроси меня сто раз, сто раз отвечу,
Что я люблю его. При бледном утре
Открыла я избраннику души
Любовь свою и кинулась в объятья.
При блеске дня теперь, при всем народе
В твоих
глазах, великий Берендей,
Готова я для жениха и речи
И ласки те сначала повторить.
Такие ростки я, должно быть, вынес в ту минуту из беззаботных, бесцельных и совершенно благонамеренных разговоров «старших» о непопулярной реформе. Перед моими
глазами были лунный вечер, сонный пруд, старый замок и высокие тополи. В голове, может быть, копошились какие-нибудь пустые мыслишки насчет завтрашнего дня и начала уроков, но они не оставили никакого следа. А под ними прокладывали себе дорогу новые понятия о
царе и верховной власти.
С небольшой высоты над этою местностью
царил высокий каменный острог, наблюдая своими стеклянными
глазами, как пьет и сварится голодная нищета и как щиплет свою жидкую беленькую бородку купец Никон Родионович Масленников, попугивая то того, то другого каменным мешочком.
Лицо Раисы Павловны горело огнем,
глаза метали молнии, и в уютной столовой с дубовой мебелью и суровыми драпировками долго
царило самое принужденное молчание.
Царь все ближе к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его
глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой песок, льется из его
глаз.
Мне очень хотелось подойти послушать, но я не посмела, и мне уж наша Марфуша рассказала, что когда в соборе похоронили
царя Ивана Грозного, который убил своего сына, так Николай угодник на висевшем тут образе отвернул
глаза от гробницы; видела я и гробницу младенца Димитрия, которого убили по приказанию
царя Бориса [Борис — Годунов (около 1551—1605), русский
царь с 1598 года.].
Что возговорит грозный
царь:
«Ах ты гой еси, Никита Романович!
Что в
глаза ль ты мне насмехаешься?
Как упала звезда поднебесная,
Что угасла свеча воску ярого,
Не стало у меня млада царевича».
— Кого? — спросил
царь, и
глаза его запылали.
В это мгновение
царь внезапно открыл
глаза. Коршун отдернул руку, но уже было поздно: взор его встретился со взором Иоанна. Несколько времени оба неподвижно глядели друг на друга, как бы взаимно скованные обаятельною силой.
Перстень покосился на Иоанна.
Царь лежал с сомкнутыми
глазами; рот его был раскрыт, как у спящего. В то же время, как будто в лад словам своим, Перстень увидел в окно, что дворцовая церковь и крыши ближних строений осветились дальним заревом.
Выпучив
глаза и разиня рот, он смотрел то на Хомяка, то на опричников, то на самого
царя, но не говорил ни слова.
Когда
царь вышел на крыльцо, он уже решился простить разбойников. Ему хотелось только продержать их некоторое время в недоумении. Замечания мамки пришлись некстати и чуть было не раздражили Иоанна, но, к счастью, на него нашла милостивая полоса, и вместо того, чтоб предаться гневу, он вздумал посмеяться над Онуфревной и уронить ее значение в
глазах царедворцев, а вместе и подшутить над стремянным Серебряного.
При слове «измена»
царь побледнел и
глаза его засверкали.
Все опричники были бледны; никто не решался взглянуть на
царя. Годунов опустил
глаза и не смел дышать, чтобы не привлечь на себя внимание. Самому Малюте было неловко.
Все
глаза обратились на Серебряного.
Царь сдвинул безволосые брови и пристально в него вглядывался, но не говорил ни слова. Никита Романович стоял неподвижно, спокойный, но бледный.
— Ну, прости, Никита Романыч! Смотри ж ты, не суйся
царю на
глаза, погоди, чтоб я прислал за тобой.
Замолчал Скуратов и, полный ожидания, решился устремить на
царя кровавые
глаза свои.
Царь схватил его за ворот обеими руками, придвинул лицо его к своему лицу и впился в него
глазами.
— Такое умозрение и характер! — ответил дворник, дёрнув плечи вверх. — Скушно у вас в городе — не дай бог как, спорить тут не с кем… Скажешь человеку: слыхал ты —
царь Диоклетиан приказал, чтобы с пятницы вороны боле не каркали? А человек хлопнет
глазами и спрашивает: ну? чего они ему помешали? Скушно!
«Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только
глаза его были холодны и горды, как у
царя птиц.
Но именно этот шаг и пугает ее; она хватается за голову и со слезами на
глазах начинает читать вырвавшийся из больной души согрешившего
царя крик: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей!»
Андрей Ефимыч сконфузился и приложился к образу, а Михаил Аверьяныч вытянул губы и, покачивая головой, помолился шепотом, и опять у него на
глазах навернулись слезы. Затем пошли в Кремль и посмотрели там на царь-пушку и царь-колокол и даже пальцами их потрогали, полюбовались видом на Замоскворечье, побывали в храме Спасителя и в Румянцевском музее.
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от крови, в которую он погружался тысячи раз; его
глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А в ушах
царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета губ красивой девушки.
— Окружит эта шайка продажных мошенников светлый трон
царя нашего и закроет ему мудрые
глаза его на судьбу родины, предадут они Россию в руки инородцев и иностранцев. Жиды устроят в России своё царство, поляки своё, армяне с грузинами, латыши и прочие нищие, коих приютила Русь под сильною рукою своею, свои царства устроят, и когда останемся мы, русские, одни… тогда… тогда, — значит…
— Пожалуйте! — подхватил сейчас же сметливый лакей и повел Елену через залу, где ей невольно бросились в
глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий сына в жертву богу; Муций Сцевола [Муций Сцевола — римский патриот конца VI века до нашей эры, сжегший свою руку в огне жертвенника и тем устрашивший воевавшего с Римом этрусского
царя Порсенну.], сжигающий свою руку.
— Ах, кстати: я, не помню, где-то читал, — продолжал барон, прищуривая
глаза свои, — что в Москве есть царь-пушка, из которой никогда не стреляли, царь-колокол, в который никогда не звонили, и кто-то еще, какой-то государственный человек, никогда нигде не служивший.
— И чего вы беспокоитесь, право? Кто старое помянет, тому
глаз вон. А кто Богу не грешен,
царю не виноват?
И когда все было готово, то пригласил Соломон свою царственную гостью на свидание. Окруженная пышной свитой, она идет по комнатам Ливанского дома и доходит до коварного бассейна. На другом конце его сидит
царь, сияющий золотом и драгоценными камнями и приветливым взглядом черных
глаз. Дверь отворяется перед царицей, и она делает шаг вперед, но вскрикивает и…
И вспомнил
царь, как много лет тому назад скончался его отец, и лежал на песке, и уже начал быстро разлагаться. Собаки, привлеченные запахом падали, уже бродили вокруг него с горящими от голода и жадности
глазами. И, как и теперь, спросил его первосвященник, отец Азарии, дряхлый старик...
И когда напилась, она с нежной, прекрасной улыбкой остановила свои
глаза на
царе и уже больше не отводила их; а он стоял на коленях перед ее ложем, весь обнаженный, как и она, не замечая, что его колени купаются в ее крови и что руки его обагрены алою кровью.
Был также Азария, сын Нафанов, желчный высокий человек с сухим, болезненным лицом и темными кругами под
глазами, и добродушный, рассеянный Иосафат, историограф, и Ахелар, начальник двора Соломонова, и Завуф, носивший высокий титул друга
царя, и Бен-Авинодав, женатый на старшей дочери Соломона — Тафафии, и Бен-Гевер, начальник области Арговии, что в Васане; под его управлением находилось шестьдесят городов, окруженных стенами, с воротами на медных затворах; и Ваана, сын Хушая, некогда славившийся искусством метать копье на расстоянии тридцати парасангов, и многие другие.
Желая испытать
царя загадками, она сначала послала к нему пятьдесят юношей в самом нежном возрасте и пятьдесят девушек. Все они так хитроумно были одеты, что самый зоркий
глаз не распознал бы их пола. «Я назову тебя мудрым,
царь, — сказала Балкис, — если ты скажешь мне, кто из них женщина и кто мужчина».
Склонившись к самому ее уху,
царь шепчет ей что-то,
царь нежно извиняется, и Суламифь краснеет от его слов и закрывает
глаза. Потом с невыразимо прелестной улыбкой смущения она говорит...
Глаза же у
царя были темны, как самый темный агат, как небо в безлунную летнюю ночь, а ресницы, разверзавшиеся стрелами вверх и вниз, походили на черные лучи вокруг черных звезд. И не было человека во вселенной, который мог бы выдержать взгляд Соломона, не потупив своих
глаз. И молнии гнева в очах
царя повергали людей на землю.
Она молчит, горя от стыда и счастья.
Глаза ее светятся и меркнут, они туманятся блаженной улыбкой.
Царь слышит в своей руке бурное биение ее сердца.